Жорж Бордонов - Мольер [с таблицами]
Но Жан-Батист не дает себя провести. За похвалами он различает коварство, может быть, интриги его врагов — «альковистов». 31 августа по его требованию комиссар Лемюнье делает обыск у книгопродавца, который спешно хлопочет о регистрации, о подтверждении уже полученного неким сьером де Нефвиленом исключительного права на печатание. Мольер не складывает оружия. 3 сентября он добивается постановления, запрещающего продажу «Рогоносца», затем, 16 ноября, — нового постановления, отменяющего подложную привилегию Рибу и накладывающего арест на оставшиеся экземпляры. Это только первые неприятности актера-драматурга. Ему тридцать восемь лет; жить ему осталось еще тринадцать — тринадцать лет, необычайно наполненных и плодотворных, но постоянно омрачаемых подобными дрязгами, в которых мог бы захлебнуться его гений. Но именно повседневные заботы или, вернее, контраст между его скрытым от глаз величием и мелочными кознями современников, включая даже друзей и родных, и делают его для нас таким живым, таким близким, таким дорогим! Поистине ни одна беда не обошла его стороной.
ПАЛЕ-РОЯЛЬ
Жеманницы и их кавалеры в широких наколенниках были вынуждены аплодировать «Жеманницам». Менаж как будто воздал хвалы комедии. Но значит ли это, что весь лагерь людей образованных и утонченных признал себя побежденным? По поводу «Рогоносца» Гримаре (который на сей раз как будто прав!) осторожно замечает:
«Некоторые ученые и наделенные тонким вкусом особы не скрывали своих возражений: название этого сочинения, говорили они, неизящно; а коль скоро автор позаимствовал эту пьесу почти целиком у иноземцев, он мог бы выбрать сюжет, который сделал бы ему больше чести. Большая часть публики ценила эту пьесу не так высоко, как «Смешных жеманниц», и лица, выведенные в ней, занимали публику не столь живо, как это было с другими комедиями».
Нет нужды гадать, к какому лагерю принадлежали эти «ученые и наделенные тонким вкусом особы» и чье мнение выражала «большая часть публики». Мольеру чинят всяческие препятствия. Какой-то буржуа заявляет, что узнал себя в Сганареле, и грозит «пожаловаться властям». Но, несмотря на все это, пьеса — безусловно благодаря мимическому дару актера — вызывает только аплодисменты. В июле ее играют для короля в Венсене, затем и в Лувре. Труппа выдает Мольеру 1000 ливров сверх его пая в знак благодарности. Его врагам приходится искать другой способ разделаться с ним.
Способ очень простой — как это раньше не додумались! — и очень удачный: снести его театр. Этой язве, этому бичевателю нравов негде будет давать представления; зрителям придется нести свои деньги и свою скуку в Бургундский отель или в Маре. С Труппой Месье покончено!
В воскресенье 10 октября труппа играет в Пти-Бурбоне в последний раз, не подозревая об этом. В понедельник 11 октября господин де Ратабон, суперинтендант Королевских Строений, приступает к сносу театра. Он не счел нужным — или добрые друзья попросили его этого не делать — предупредить Мольера, который таким образом оказался в одно прекрасное утро без помещения. Несомненно, этот удар в спину — неожиданный выпад в «споре о “Жеманницах”». Зал Пти-Бурбон на улице Пули был очень удобен для спектаклей. Он был шириной 13 метров и 18 метров в длину. Высота у него была, по свидетельству современников, приблизительно такая же, как у церкви Святого Евстахия. Людовик XIII выбрал этот зал, чтобы отпраздновать в нем свою свадьбу. Кроме того, там были декорации и театральные машины Джакомо Торелли, знаменитого мастера этого дела, к которому коллеги питали лютую зависть. Это было, таким образом, идеальное место для постановки комедий и даже тех пышных зрелищ, к которым французы начинают обретать вкус. Попутный ветер сейчас дует Мольеру в паруса, и он это понимает. Он всегда знает, когда можно, когда нужно просить монаршей милости; он тонкий психолог; если он и льстит нередко Людовику XIV — впрочем, он низкопоклонничает в компании вельмож и собратьев-писателей, — зато он из тех, кто наиболее глубоко проник в ум и сердце короля. Он отправляется к королю с жалобой. Антуан де Ратабон, вызванный Людовиком XIV, защищается изо всех сил; он говорит, что «место, где стоял театр, было необходимо для здания Лувра; а что до внутренних его помещений, устроенных некогда для Королевских балетов и принадлежавших Его Величеству, то он не думал, что следует принимать в расчет комедию, когда дело касается перестройки Лувра» (Лагранж). Действительно, Пти-Бурбон расположен так, что мешает работам по расширению и украшению Лувра, и в этом смысле оправдания Ратабона как будто убедительны. Но, добавляет Лагранж, «измышления господина Ратабона были очевидны». Настолько, что юный король, взбешенный тем, что у него отняли любимую забаву (в то время он только так смотрел на Мольера, да и переменит ли он когда-нибудь свое мнение по-настоящему?), отдает Труппе Месье зал Пале-Рояля и велит сьеру Ратабону, в чьи обязанности это входит, позаботиться там о восстановлении фундамента и стен. В подобном приказе сквозит тот несколько жестокий юмор, секретом которого владел XVII век вообще и Людовик XIV в особенности.
Зал Пале-Рояля должен дать Мольеру и его товарищам возможность в скором времени возобновить свою деятельность. Помещение считается роскошным, но оно в самом плачевном состоянии. Оно было построено двадцать лет назад по проекту Жака Лемерсье. Здесь 27 каменных скамей, идущих от сцены в глубину зала, к портику с тремя арками. Для остова здания нужны были сорокаметровые дубовые бревна, которых не могли найти. Лагранж пишет в своем «Реестре», что три балки сгнили и держались на подпорках, и ползала стояло под открытым небом… Внутренней отделкой должен заниматься сам Мольер и его труппа. За несколько месяцев, торопя работы как только возможно, им удается построить тридцать четыре ложи, возвести помосты для партера и сцены. Расходы составляют 4000 ливров, несмотря на то, что актерам было разрешено перенести из Пти-Бурбона какую-то часть убранства и разную бутафорию — но не декорации и машины Торелли. Его преемник Вигарани, «королевский машинист», оставляет их себе под тем предлогом, что собирается использовать их во дворце Тюильри; на самом же деле он их сжигает, чтобы, как говорит Лагранж, «похоронить воспоминание» о старике Торелли.
Враги Мольера на этом не успокаиваются и пробуют последнее средство, чтобы его погубить. Лагранж: «Посреди всех этих бурь члены труппы должны были еще противиться розни, которую актеры Бургундского отеля и Маре хотели посеять между ними, делая им всякие предложения и склоняя их пристать кого к одной партии, кого к другой. Но вся Труппа Месье осталась верна сьеру де Мольеру; все актеры любили своего директора, в коем редкие достоинства и дарования соединялись с честным и любезным нравом; это побудило их всех его уверить, что они хотят разделить его судьбу и не покинут его никогда, какие бы предложения ни получали и какие бы выгоды ни ожидали их в другом месте».
